Про Скандинавию и постмодерн

Про Скандинавию, своего ближайшего соседа на северо-западе в России знают не слишком много. Для нас, достаточно свободно ориентирующихся в культуре (и даже жизни) Франции, Англии, Италии или современной Америки, почему-то именно близкая Скандинавия остаётся таинственным "белым пятном", удивляющим несоответствием малых возможностей, определённых географическим положением, и больших достижений в жизненном укладе, в разумной естественности бытия. Подобный феномен сходен с нашим удивлённым взглядом на Японию. Скандинавию порой называют "северной Японией"...

Возможно, эта обособленность продиктована почти островной географией и своеобразием скандинавского характера, в немалой степени продиктованного суровостью природы и многовековым упорством в борьбе - не за покорение, а за равноправное сотрудничество с нею... Отсюда и гордость своей независимостью, проявленной в самодостаточности, отсюда и выбор именно лютеранской церкви и морали, диктующей простоту и скромность, демократичность и жёсткий нейтралитет в политике, отсюда и внешняя замкнутость, легко открывающаяся сочувствию и доброте...

Художественная культура Скандинавии между тем в последние три десятилетия вызывала и продолжает вызывать неподдельный интерес со стороны, как ученых, так и просто культурно заинтересованных людей. Будучи частью культуры постмодерна, современная скандинавская культура максимально отображает идейные особенности существования ее творца - Человека. Базируясь на эстетике постмодерна, художественная культура скандинавских стран смещает акценты с существа человека в общем на онтологическую составляющую искусства, зачастую лишая его определенной, привычной, ортодоксальной структуры (инсталляции, модернистский балет, литература "потока сознания"). Аксиологический сдвиг в сторону большей толерантности во многом связан с новым отношением к массовой культуре, а также к тем эстетическим феноменам, которые ранее считались периферийными.

Шведское современное изобразительное искусство не направлено на человека, его нет в художественных образах, как и нет там ничего одушевленного. Оно не антропоморфно и не антропоцентрично. Все опредмечено и редуцировано до примитивных форм мысли, заключенной в выставлении ряда предметов, например, унитаза, с целью "расшевелить" сознание и мышление зрителя. Однако, эта редукция приводит к удалению самого образа и подмене его симулякром - предметом, в оригинале никогда не существовавшим, тем самым вызывая агрессию со стороны публики. "Суть антихудожественной деятельности заключается в замене эстетического идеала эпаталом (программой крупного общественного скандала), художественного образа - симулякром, а художественного произведения - инсталляцией". Таким образом, инсталляция как вид искусства определяет отрицательный вектор развития культуры, а также заставляет деградировать идею "чистого" беспримесного искусства. Проводя аналогию изобразительного искусства с идеей Бога в метафизике, можно смело, как Ницше заявить: "Искусство мертво. Да здравствует инсталляция!".

Искусство свелось к теории дизайна, как границы искусства и техники, глобального и локального, элитарного и массового, "Я" и пространства.

В современной культуре постмодерна акценты смещаются таким образом, что указанные технологии могут быть обозначены не как "искусство готового объекта", но как "искусство готового текста". Так, например, современное литературное направление, фундированное методом "найденных предметов" ("found objects"), жанрово изоморфное традиционным аккомодации и инсталляции, и текстовых практик "новых романистов", культивирует включение в текст повествования своего рода "ready texts" (политические лозунги, афиши, рекламные слоганы, надписи на стенах, медицинские рецепты и т.п.) -- в контексте общей установки постмодернизма на интертекстуальность: "элементы повседневной речи интегрируются в поэтическом дискурсе, устное смешивается с письменным, привычное с необычным, коллективный код с кодом индивидуальным" (П.ван ден Хевель). Подобным образом, по оценке П.ван ден Хевеля, реализует себя "протест художника против псевдоистины, против тавтологии доксы".

Героям скандинавских писателей присущ необходимый сегодня атрибут эгоизма, сводящийся к ярко выраженному индивидуализму, граничащего порой с безумием одиночества и шизофренизацией мыслей. Редким объектом в книге выступает семья, как художественный образ единения и стабильности. Все герои либо изначально одиноки, либо ими стали. Их рефлексия носит глубоко затяжной характер, они мечутся в поисках своего места в мире. Неслучайно это связано с иррационалистическими интерпретациями 20 века учения философии жизни, когда человек должен сам определить свое бытие, свое Я, и поэтому всю ответственность за неправильный выбор он несет сам, когда как в классической философии человека определяло общество и бытие, и он играл по его правилам. Этот груз ответственности лежит свинцом на душе героев, порождая у людей с сильной психикой - депрессии, а со слабой - серьезные душевные расстройства и самоубийства. Герои рефлексируют приблизительно в одном направлении, и можно сказать, что вектор их рассуждений сводим к упрощению и уменьшению событий, присущих человеку. Тем самым они затягивают себя в порочный круг размышлений и мыслят одинаковыми категориями. Над ними довлеет тезис "нельзя быть беднее, несчастнее, менее удачливее и т.д. других" - "Крупные дома, что и говорить! У меня закрадывается подозрение, что тут замешаны соображения престижа. Наверное, сначала кто-то построил очень большой дом, затем его товарищ построил дом еще выше. И тут все остальные решили, что надо, черт возьми, строить дома, причем высокие. Неважно, что там будет внутри этих домов, главное - чтобы они были высокими... что два лучше, чем один, как следствие вытекает, что большое лучше, чем маленькое, а высокое лучше, чем низкое". Сознание героев "захламлено" одними и теми же наборами шаблонов, большая часть которых безнадежно устаревает в первые секунды существования явления (смерть близких) и отягощает обладателя. Образ видения мира у них предельно стандартизирован, что позволяет говорить об интерсубъективности героев, то есть их редуцированности и деградации к некому общему образу, с определенными атрибутами и акцеденциями, унифицированным сознанием, бытием и универсумом. Несмотря на то, что этот термин противоречит личной экзистенции героя, он полностью описывает их мировоззрение, их мировосприятие через общий "черный ящик", отсеивающий лишние потоки явления и преобразующий их в единую для них всех категорию, пригодную для их упрощенного ума и восприятия. Поэтому, герои по сути своей одинаковы и легко бы смогли понять друг друга, если перенести их в один литературный рассказ или воплотить в жизнь (спектакль). Это и отражено в литературных текстах - герой безлик, его почти ни описывают внешне, ни подробно внутренне, но безликость эта гендерная - женщины дифференцированы до определенной меры. Вероятно, это связано с одним из шаблонов восприятия действительности скандинавов. Или автору, чтобы не показаться неполиткорректным, надо уделять несколько строк и женскому образу. С этим и связано переход к употреблению слов с унисексуальной окраской:"Предыдущий клиент рассчитался..."

Источник: zhurnal.lib.ru