Еще раз о Чапаеве и Пустоте. (Или еще одно мнение).

Пелевин, это Булгаков для бедных.
Виктор Ерофеев «Интервью»

Постмодернизм, не имя дико,
А надувается сверх меры.
Из бесед за чаем.

О Пелевине я услышал, приехав из Канады в Москву в 1996 году. Расспрашивая о культурных явлениях, я узнал, что есть писатель Пелевин, популярный у компьютерной интеллигенции. Поскольку уважения и любви к мозгу нации не питаю, времени на Пелевина не нашлось. В 1999 году я прочитал «Омон Ра», «Жизнь насекомых». Отношение возникло скорее отрицательное. Юмор из «Жизни насекомых» местами позабавил, но автор казался неприятным и не особенно интересным. Эти чувство укрепилось, когда я прочитал заметку, что Пелевин подписал что-то свободолюбивое, организованное Березовским или Гусинским.

Вряд ли я вернулся бы к Пелевину, если не цепь случайностей. Моя книга, «Лукошко с трухой», принятая толстым журналом, не пошла в печать. Я опубликовал «Лукошко» на интернетовсих литсайтах, куда стал заглядывать. На одном из них, Прозе.Ru, есть саша, герой внутрисайтовских склок, но человек со способностями и вкусом. Меня заинтересовала его оценка пелевинского бестсселера «Чапаев и Пустота», как развлекательного чтива для интеллигентов-потребителей. Я просмотрел роман в Интернете, распечатал и стал читать. Впечатления о прочитанном я привожу ниже.

Форма

Вполне полноценный роман. Есть заглавие, эпиграф, якобы из Чингиз Хана, осмысленный текст, разделенный на главы. По форме роман традиционен, не авангард и не антикнига.

Сюжет

Сюжет — по плечу современному читателю. Герой, Петр Пустота, поперемено действует в условном мире гражданской войны и в постсоветском дурдоме. Раздвоение личности — популярный литературный прием, особенно в фантастике. Кроме основного сюжета, есть вставки бреда-яви больных на сеансах психотерапии и краткое сошедствие героя в загробный мир. В конце романа раздвоение заканчивается, линии сливаются и освободившийся Петр на броневике учителя духа, Чапаева, уезжает во Внутреннюю Монголию к пескам, водопадам и любимой Анне. Хеппи энд.

Занимательность

Чтение – дело личное. Я, например, чуть не по мне, начинаю читать по диагонали. Здесь такое случилось только к концу второй главы, во время затянувшегося сеанса Марии. Первую главу и половину второй я проскочил на одном дыхании. Третью и четвертую главы я читал со умеренным интересом. Пятая глава содержит литературные нелепости и перегружена.

Шестая глава, о возвышении неприкаянного пьяницы до сеппуку — лучшая в книге. Седьмая перегружена, как пятая. Вояж Петра в Валгаллу — пример плохой эклектики. Восьмая — скучновата. В девятой Петр сочиняет стихи, выступает перед пьяными ткачами, в эротическом сне добирается, наконец, до Анны, беседует с Чапаевым, просветляется, получает орден, спасается через подземелье, наблюдает уничтожение ткачей и ныряет в условную реку Урал. Явный перебор! Десятая глава симметрична первой и достойно завершает роман.

Вывод. Роман читабельный, не хуже фэнтези, хотя перенасыщен. Но это уже вопросы эстетики.

Стиль

Рецензенты часто ругают язык «Чапаева и Пустоты» за безликость. Многие недовольны стилем, из рецензии в рецензию цитируются фраза, где глагол быть повторяется шесть раз. Что делать, Пелевин не Флобер. Он быстро пишет и на эти средства живет. Такая круговерть не способствует отточенности стиля. Впрочем, стилистическими огрехами страдали авторы больших романов, тот же Толстой. Беда Пелевина-стилиста не повторы (быть, который), а срывы: смысловая невнятица, дурной вкус. Чего стоит, например, пикировка Петра и Анны в ресторане с игрой словами суккуб и сука, обливанием шампанским или таким юмором:

— А почему я не могу цепляться к словам, которые мне нравятся?

— Просто из соображений безопасности, — сказала Анна. — За то время, пока вы лежали без сознания, вы сильно поправились, и они могут не выдержать вашего веса.

Она явно могла за себя постоять. Но все-таки это было чуть слишком.

Можно продолжить, но не нужно. Недостатки стиля не топят роман Пелевина. Он непотопляем, как большой корабль, с отсеками, разделенными герметичными переборками.

Философия и эстетика

Роман является проповедью дзен-буддизма. Пелевин использует дзен не как литературный прием, он является его адептом и пропагандистом. По ходу романа, показана относительность и иллюзорность мира, описаны усилия героев достичь просветления, ощутить пустоту, шуньяту. Понятие шуньяты, центральное в дзен-буддизме, определило фамилию главного героя и название книги. Помимо дзена, в романе затронуты идеи субьективного идеализма и экзистенциализма. Тут нет противоречий, различия не полярны.

Настоящие противоречие существует между философией и эстетикой романа. Дзен отрицает многословье, логические объяснения, сюжет во времени; дзен и роман — антагонисты. Эстетика дзен – озарение. Это набросок кисточкой на бумаге, экспромт хайку, взлет самурайского меча. Дзен породил чайные церемонии, икебану, японские сады. Главное – лаконичность и натуральность. Эта эстетика не имеет никакого отношение к «Чапаеву и Пустоте».

Постмодернизм в «Чапаеве и Пустоте»

Пелевина причисляют к постмодернистам. Постмодернисты, в массе своей, раскупаются плохо. «Чапаев и Пустота» вышел на уровень продаж популярных детективов. Сберегая Пелевина для большого искусства, С. Корнев объясняет этот успех тем, что Пелевин — высшая стадия постмодернизма или, точнее, новый этап словесности, именуемый русский (допустим) классический (с идеями) пострефлекторный (коммерческий, дающий доход) постмодернизм. У Пелевина с идеей ясно – дзен. С доходом тоже –покупают, читают. Остается постмодернизм.

Согласно Корневу, «постмодернизм — это игра на грани стеба». Стеб, модное сейчас слово, означает пародию, гротеск. У постмодернистов все должно быть неясно – всерьез и насмешка, правда и ложь. Этой игрой занимался Уайльд, еще до модернизма, во времена модерна (Art Nouveau). Двусмысленность пародии есть у Андерсена, Рабле, в народных сказках. А вот в «Чапаеве и Пустоте» юмор однолинеен. Петр, Чапаев, Анна — серьезные положительные герои. Ткачи – жалкие монстры. Лишь в главе про Сердюка и японца проглядывает двусмыслица юмора..

Другой прием постмодернистов — литературные заимствования, как наполнитель содержания и игровой фон, Пелевин применяет постоянно. Имеет право, все так делают. Чаще всего заимствования не будоражат и, следовательно, пропадают без толку.

По приемам постмодернизма Пелевин не новатор, что впрочем, не минус ему как писателю.

Знаки романа

Ленин писал, что нет беспартийной литературы. Не знаю, как насчет политики, но литература бесспорно влияет на жизнь народов. Вспомните евреев с Торой! Для этносов явления культуры несут знаки плюс или минус. Сказки и мифы поддерживают традиции, этнический гомеостаз; детская литература — формирование идеалов и т.д. Есть произведения, отражающие разрушение этноса или этому способствующие. Разумеется, я до идиотизма все упростил. Но вспомните интеллигентов, захлебывающихся от восторга при распаде страны в начале и конце ХХ века. Ведь они перед этим изрядно начитались. Сейчас Пелевин предлагает интеллигентам плюнуть на этот мир, который иллюзия, и искать просветления. Может оно и неплохо. По крайней мере, лучше, чем участие в политических движениях, почти наверняка вредных для России.

Хуже другое, презрение Пелевина к народу, ублюдкам-ткачам, расстрелянным из глинянного пулемета. Пелевин тут не уникален. Презрение к народу охватило немалую часть населения России. Есть ли в этом вырождение этноса? Если да, то Пелевин – бард вырождения.

Заключение

Сомнительно, что роман «Чапаев и Пустота» выдержит испытание временем. Хотя подсунуть для изучения в школы его могут. Вообще же, книжка как книжка, кому что нравится. Дело вкуса. Вот замахнулся я прочитать еще «Generation П» и засох на первой главе. Возможно, это моя последняя встреча с Пелевиным.

Источник: http://pelevin.nov.ru/stati/o-rezn/1.html